Игровое начало и особенности самоопределения героя в повести М.Ю. Лермонтова <Штосс> (в соавторстве с А.А. Ефимовым)
Сон – специфическое состояние человеческой психики, пространство фантазии, которое само по себе является игровым [14, с. 53 – 60]. Фантазии Лугина в повести отражают его психическое состояние, близкое к помешательству, в сочетании с мотивами сна. Е. Финк пишет: «Проницая все сферы человеческой жизни, фантазия все же обладает особым местом, которое можно счесть ее домом: это игра» [12, с. 360]. Пространство <Штосса> можно определить как сновидчески-игровое, поэтому трудно согласится с утверждением Е.Г. Чернышевой, что «мотив сна, который мог бы объяснить фантастику, здесь отсутствует» [17, с. 97]. Напротив, сон здесь присутствует в качестве непосредственной характеристики художественного пространства и особого экзистенциального мотива, способствующего игровому самоопределению Лугина.
Изначально сюжет <Штосса> развивается в натуралистическом ключе, что придает достоверность происходящему в читательском восприятии. Светская интрига дает общее представление о салонном флирте персонажей – Лугина и Минской, то есть об их игровом поведении. Однако уже в этой ситуации возникают иррациональные мотивы, вводящие фантастику: главный герой находится в своеобразном состоянии «сомнамбулизма», нравственно-волевой отрешенности. К слову, этот мотив активно обсуждался в кружке Лермонтова, Ростопчиной и Одоевского. В разговоре с Минской Лугин демонстрирует странную самоуглубленность: на ее расспросы он отвечает «холодным молчанием», а затем неожиданно рассказывает о своем загадочном недуге. В соответствии с жанром светской повести болезнь персонажа первоначально получает социально-нравственную мотивировку, раскрывается как усталость от светского общества («сплин»): «Вот уже две недели, как все люди мне кажутся желтыми…» [5, с. 320].
Состояние социальной отчужденности Лугина иррационально углубляется в эпизоде вокального исполнения баллады И. Гете «Лесной царь». Упоминание в повести известного романтического произведения, с одной стороны, является частью эстетически-игрового замысла Лермонтова (особая интертекстуальность произведения), а с другой, вводит в сюжет важный экзистенциальный мотив – смерть. Мистическое содержание баллады Гете – пугающий зов лесного царя, страх, перерастающий в ужас, и смерть младенца – как бы откликается на события из жизни лермонтовского героя: литературные мотивы явно сказываются в мотивах поведения Лугина. Страх приводит персонажа в состояние внутреннего оцепенения: он вдруг встает, чтобы уйти, но после реплики Минской безвольно садится. Поступки Лугина получают прямую психологическую мотивировку: «Знаете ли, – сказал он с какой-то важностию, – что я начинаю сходить с ума?» [5, с. 321]. «Навязчивые идеи и идеи страха так же чужды нормальному сознанию, как сновидения – бодрствующему; происхождение тех и других для нашего сознания одинаково непонятно» [13, с. 312].
С первого взгляда его состояние изображается натуралистически («он три года лечился в Италии от ипохондрии»), однако, достоверность описываемого не снимает фантастику, напротив, усугубляет ее, придавая переживаниям Лугина зловещий характер. Кроме того, состояние героя раскрывается с помощью топографической оппозиции (Неаполь, Милан – Петербург). Итальянский период жизни Лугина представлен достоверно (художническая деятельность, светские приключения), петербургская жизнь героя, связанная с обострением душевного расстройства, мистифицируется в духе повестей Гоголя (А. Синявский).
Вслед за зрительной иллюзией («у людей вместо голов лимоны») в описании болезненного состояния персонажа возникает слуховая галлюцинация, странный голос, который непрерывно и неизвестно, как долго, мучает Лугина. Тревожность происходящего усиливается натуралистичностью ощущений героя: голос информативен («В Столярном переулке…»), отчетлив («звонкий, резкий, дишкант»), навязчив («твердит на ухо с утра до вечера»). Далее мотив страха нарастает в игровом поведении персонажа в ходе поисков «таинственного дома». На вопрос Лугина («Где Столярный переулок?») странно реагирует извозчик, который «посмотрел на него, хлыстнул лошадь кончиком кнута и проехал мимо» [5, с. 323]. Рефлексия героя обнаруживает его иррационально-психологические колебания: достоверность, физиологизм внешнего вида извозчика (едет, «закрывшись по шею мохнатой полостью», «насвистывая камаринскую») вступают в противоречие с субъективной оценкой Лугина («Ему это показалось странно»). В результате он начинает сомневаться в реальности происходящего: «Уж полно, есть ли Столярный переулок!» [5, с. 323].