Игровое начало и особенности самоопределения героя в повести М.Ю. Лермонтова <Штосс> (в соавторстве с А.А. Ефимовым)
Игра представляет собой важную проблему философии и культурологии. Рассмотрение игровой проблематики в литературоведении может стать продуктивной формой целостного понимания художественного произведения. Универсальным понятием, описывающим эту сторону литературы, на наш взгляд, является игровое начало.
Современный теоретик пишет: «Игровое начало глубоко значимо в составе человеческой жизни. Оно… составляет один из атрибутов личностного существования» [16, с. 79]. Многозначительная цитата из учебника В.Е. Хализева лишь констатирует важность проблемы, решение которой, как нам кажется, возможно в сопряженном рассмотрении тематики, поэтики и литературной позиции писателя, с одной стороны, и игровых теорий культуры (Р. Кайуа, Э. Финк), с другой.
Целостный взгляд позволяет различить в художественном произведении игровое поведение и самоопределение персонажей и тем самым описать полноту культурно-исторической и экзистенциальной проблематики в литературе (см. методику такого рассмотрения в работе: Ефимов А.А., Зотов С.Н. «Игровое начало в литературоведении» [3, с. 92-96]). Художественный смысл повести Лермонтова <Штосс> во всей полноте раскрывается именно в свете такого рассмотрения особенностей игрового начала.
Для установления сущности игрового самоопределения главного героя <Штосса> важно определить качество центральной игровой ситуации. Значимой здесь становится постановка вопроса об ее художественной модальности: реальная / ирреальная. Причем уже эту эстетическую оппозицию следует считать проявлением игрового начала, литературно-эстетическим уровнем его осуществления. Синтез реалистических и фантастических элементов изображения в <Штоссе> свидетельствует об особом игровом замысле Лермонтова. Смысл этой литературной игры первоначально можно обнаружить в соотнесении эстетических представлений писателя и его художественной практики.
Многие исследователи указывают на тесное творческое общение Лермонтова с В.Ф. Одоевским и Е.П. Ростопчиной, которое во многом определило его взгляды на принципы создания фантастической прозы [2, с. 225; 7, с. 189]. <Штосс> «написан с учетом полемики относительно предмета и формы фантастического повествования, связанной с именами А.С. Пушкина, В.Ф. Одоевского, Е.П. Ростопчиной» [18, с. 643]. Кроме того, широко известен факт знакомства писателя с произведениями Н.В. Гоголя («Портрет»), О. Бальзака («Шагреневая кожа»), И. Гете («Вертер»), Э.Т.А. Гофмана («Счастье игрока»). Поэтому замысел лермонтовского отрывка с определенной вероятностью можно назвать полемическим, эстетически-игровым [7, с. 191]. Сама Ростопчина свидетельствует о первом прочтении повести, как об удачной попытке мистифицировать публику: «Неисправимый шутник заманил нас первой главой какой-то ужасной истории, начатой им только накануне; написано было около двадцати страниц, а остальное в тетради была белая бумага» (Ростопчина Е.П. «Из письма к Александру Дюма»). Однако, игровая природа <Штосса> не исчерпывается эстетической полемикой, выраженной в преодолении привычных жанрово-тематических дефиниций (повесть является литературной мистификацией) и в особой устной обращенности произведения к слушателю, так как Лермонтов создавал произведение для публичного произнесения. Игровое начало глубоко укоренено в сюжетно-тематической и композиционной специфике произведения и во многом определяет литературную позицию Лермонтова.
Игровое качество связано с принципиальной двойственностью художественного пространства повести. <Штосс> построен «на приеме двойной мотивировки, где естественный и сверхъестественный ряд объяснений как бы уравнивались в правах и читателю подсказывался выбор – обычно в пользу второго» [2, с. 237]. В исследовательской литературе иррациональные мотивы в лермонтовской повести обычно получают внешнее, жанрово-тематическое объяснение в духе фантастических повестей начала XIX века [8, с. 215; 19, с. 116-122]. В результате смысловая определенность фантастики в повести неизбежно редуцируется до требований жанра. Однако формальные и содержательные компоненты произведения позволяют, как нам кажется, утверждать, что события <Штосса> разворачиваются в ирреальном пространстве сна, в спящем сознании Лугина. То есть фантастика у Лермонтова может быть рассмотрена в психофизиологическом аспекте (легкое помешательство героя, галлюцинации), о чем свидетельствуют неоднократные мотивы сна, нарочитый обрыв сюжетного развития (как в страшном сне) [11]. Образ Лугина при таком понимании приобретает художественную целостность и особую достоверность.