ПОЭТИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ ЛЕРМОНТОВА И ПСИХОПОЭТИКА Е.Г. ЭТКИНДА

Понятие «поэтическая личность Лермонтова» обосновал Е.Г. Эткинд [14, C. 900 – 927]. Он пишет о «трудно определимой», «психологически очень сложной личности…» [14, C. 900]. «Личность. Утверждаемая Лермонтовым в его стихах, сложнее поэтической личности Пушкина и раннего Тютчева… — всех без исключения его предшественников и современников» [15, С. 472]. Основными её чертами являются «многослойность», многоголосие одного и того же стихотворения способность к расширению до целого поколения и даже – человечества, а также – «способность видеть мир в новом ракурсе, с необыкновенной позиции, обновляющей его…» [15, C. 472, 473]. В своей основополагающей работе о Лермонтове «Поэтическая личность Лермонтова («Диалектика души» в лирике)» [8, С. 11 – 38] Эткинд писал о «психологически очень сложной» личности Лермонтова, явившейся в его лирических стихотворениях и открывающей пути для развития русской психологической прозы XIX века. Переплёт позднейшей книги автора украшен коллажем стилизованных портретов русских писателей-психологов. В его центре – портрет Лермонтова. Поэтическая воплощённость, отражение личности художника в его творчестве получает у Эткинда определение «психопоэтики» [16].

Е.Г. Эткинд развивает позицию, сформулированную Л.Я. Гинзбург: «Лермонтов создал то, к чему тщетно стремились его романтические современники – художественную структуру личности – лирической и в то же время реальной, — хотя и не эмпирической личности». [3, С. 161]. В этой оценке Л.Я. Гинзбург содержится исключительный источник для постижения лермонтовского лирического субъекта в качестве поэтической личности, если приведенный текст освободить от подражательности литературоведческого языка. Потому что романтики, как нам представляется, не стремились создать «структуру личности» — структурирует аналитик, — они хотели обнаружить тайну нравственно-психологического строя человека-художника, благодаря творчеству «пребыть» всем своим существом, т.е. обрести небывалое бытие, созидаемое ими самими в творчестве. Это понял и сформулировал некоторое время спустя Ницше, «Весёлая наука», кн. IV, фр.324. [9, С. 647]. Если Гегель был, по существу, рационализатором романтиков, то Ницше стал по истине завершителем романтического проекта в своём собственном творческом и экзистенциальном самоосуществлении.

Возможно, Вл. Соловьёв верно оценил именно экзистенциальное качество творчества Лермонтова, соотнеся его с позицией Ницше. Л.Я. Гинзбург приостанавливается, редуцирует собственную интуицию к подражательности поэзии и структуре образа, в котором отразилась/воплотилась личность. Однако в завершённости художественного образа как раз угасает креативность искусства, и слово (форма) становится пределом жизнетворческой инициативы поэта. Личность человека-поэта не структурируется, а непрерывно становится, является и тем самым постигается, прежде всего — им самим и для себя, в процессе художественного творчества, а стихи – это «побочный продукт», по слову И. Бродского. Этот феномен можно определить как «поэтически-личность» [5, С. 50]. Она только и возникает и становится в поэтической практике такого поэта, не всякого – Лермонтова, но и Пастернака, Цветаевой, Бродского, — романтического по существу сказанного выше, а не структуре или литературному стилю. Интеллектуальное переживание литературной традиции и обстоятельств собственной жизни формируют литературную позицию поэта, т.е. способ поэтического жизнеутверждения. Так совершается судьба поэта в «ненаучном», по слову С.С. Аверинцева, смысле [2, С. 11].

Экзистенциальное понимание поэзии остаётся у Л. Гинзбург интуицией, не нашедшей своего развития в литературоведении из-за преимущественно структурного, в конечном счёте – текстуально-позитивистского понимания литературы, последовательным воплощением которого и явились труды Е.Г. Эткинда. Личность Лермонтова опредмечивается в качестве «художественной структуры», предстаёт в виде уровней литературной стилистики и психологизируется. Текст как личностное взаимодействие стилей поэтического творчества определяет психологическое качество и личность поэта в целом. Живая личность человека-поэта окаменевает в собственной завершённости, Сосредоточенность на психологизме отвлекает от эстетических предпосылок понимания творчества, которые в случае с Лермонтовым особенно существенны, однако стилистический взгляд создает предпосылки для экзистенциального подхода к поэзии.

Б.М. Эйхенбаум, учитель Л.Я. Гинзбург, пришёл к выводу о необходимости новой периодизации творчества Лермонтова, выделяя в качестве художественно безупречной лирику 1839-41 гг. [13, С. 4]. Этот взгляд противоположен хроникально-биографическому и культурно-историческому методам периодизации, которые совпадают в общей исторической картине. Сосредоточенность на психологизме отвлекает от эстетических предпосылок, которые в случае с Лермонтовым особенно важны. И. Роднянская отметила, что Лермонтов входит в поэзию как дилетант, постепенно обретая совершенство голоса [11, С. 197]. Об эстетической неровности ранней лирики Лермонтова писали Максимов, Коровин. Однако В.И. Коровин всё-таки приводит в своём учебнике традиционную периодизацию творчества Лермонтова, а Б.М. Эйхенбаум предлагал изменить подход, правда выделяя только художественно безупречную лирику 1839-41 гг. (а то и вовсе 1841 г.!), он не обосновывает специально новую периодизацию, которая с необходимостью выглядела бы иначе.

По крайней мере, лирику до 1839 года следует характеризовать как более или менее литературно-риторическую, т.е. отмеченную влиянием уже существовавшего поэтического языка разных художественных систем (романтизма в основном, но также и классицизма, сентиментализма), от которого поэт постепенно освобождается. Второй период – это лирика 1839-41 годов, в которой художественная речь порождается самоопределением поэтической личности, находящей свой способ поэтического действия. Здесь доминирует экзистенциальная художественная интенция, которую Пастернак, характеризуя Лермонтова, позднее назовёт «субъективно-биографическим реализмом» [10, С. 356]. Лирика в таком её понимании обнаруживает особенную сторону жизни, доступную художнику благодаря дарованию, и этой же силой дарования является поэтически-личность, становится возможным воплощение человека-художника, Лермонтова. По слову Пастернака, творчество Лермонтова представляет собой «предвестье нашей современной поэзии и прозы» [10, C. 356], а не результат влияния на поэта Байрона и других. Заметим, что Лермонтов в сознании западной критики по-прежнему воспринимается преимущественно в качестве «байрониста» [6, С. 200].

Оценка Пастернака касается в первую очередь позднего творчества Лермонтова, которое не становится приоритетом Эткинда: Ефим Григорьевич, как и Л.Я. Гинзбург, не делает аналитического вывода из своеобразной «периодизации» Эйхенбаума, а исследует утверждаемую им самим сторону лирики – «психопоэтику». Поэтому он рассматривает некоторые из поздних стихотворений Лермонтова наряду с ранними, имея в виду традиционную периодизацию, даёт сравнительны стилистический анализ произведений, сходных по тематике, т.е. использует традиционный принцип обобщения смысла (тема природы, тема поэзии и т.п.) Однако тематика лирики Лермонтова двух этапов творчества, выделенных Эйхенбаумом, разная.

Тематика и поэтика отождествляются в целостности художественной интенции, которая, с нашей точки зрения, может быть двух видов: подражательная и креативная. Преимущественно подражательность в поэзии воплощает социально-нравственные и психологические обстоятельства, тематику жизни, свойственную искусству в целом, однородную, но различимую у разных художников, индивидуализированную в зависимости от мировоззрения и обстоятельств жизни. С этим связаны стилистические различия ответа на вопрос, какова жизнь.

Преимущественно креативность в поэзии связана, напротив, с экзистенциальной стороной творчества, с ответом на вопрос, что такое – жизнь, что значит –жить. Это другая сторона художества, и несмотря на сопряжённость, эти аспекты различимы и существенны. Исторически, в литературном процессе креативность свойственна преимущественно поэзии русского модернизма, она рефлективно освоена в эссеистике и поэтической практике (Пастернак, Цветаева, Мандельштам). Эта поэзия предполагает жизнетворческую инициативу и, с другой стороны, — самоопределение поэта (экзистенциально-личностный аспект) (см. об этом подробно: статьи и кн о Модернизме). Это качество творчества Пастернак и называет субъективно-биографическим реализмом и «живым воплощением личности», истоки которого видит у Лермонтова [цит. в переводе по: 14, с. 901].

Различие подражательной и креативной творческих интенций заметно в раннем и позднем периодах творчества Лермонтова, по Эйхенбауму. Е.Г. Эткинд замечает, что риторичность стихотворения «Ветка Палестины» (1836-37?) заключается в ряде вопросов к одушевляемому предмету – «пальмовой ветке». Риторика, напоминающая о классицизме, преодолевается, как пишет Эткинд, в заключительной строфе: «вера в живые и животворные силы природы, в её одушевлёность и даже одухотворенность» [14, C. 902]. В.И. Коровин пишет по этому поводу о «повышенной символизации единичной психологической ситуации» [7, с.85]. В обоих случаях качество стихотворения толкуется без должной конкретики: непонятно, что значит «одухотворенность» сил природы, а «символичность» имеет в данном случае количественное отличие. Однако дело не в этом.

«Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест, символ святой…

Все полно мира и отрады

Вокруг тебя и над тобой» [1, С. 375

Предметы-символы («блеск лампады», «кивот», «крест») как бы «распредмечиваются», сияют, излучают оживающий в них смысл в «палестинском» пространстве земли, в пространстве христианской культуры. Такое преображение становится возможным только на почве риторичности основной части стихотворения. Смысловое восхождение в последней строфе стихотворения, наглядное и обнажающее «приём», является указанием на основную интенцию позднейшей лирики Лермонтова (1839-41). Оно свидетельствует об интеллектуальном переживании лирического субъекта, а не просто об особенной форме воплощения известной тематики. Риторическое вопрошание – способ обнаружить новый предмет переживания, качество вновь обретаемого смысла, особенного состояния поэтически возникающей личности – человека христианской культуры, переживающего и познавшего таким образом собственную к ней причастность. Здесь важны обе стороны самоопределения: интенция преодоления риторики (всякой, как позже выяснится, а не только классицистической), и одновременно. – поиск литературной позиции, т.е. способа поэтического действия, его направленности, самого существа поэтического претворения мира. Это достигается только на пути преодоления любых форм риторичности, т.е. использования «готового слова» (А.В. Михайлов).

Подчеркнём: важное наблюдение Е.Г. Эткинда свидетельствует об основной интенции Лермонтова – необходимости преодоления внешней обусловленности творчества. Традиция вовлекает поэта, авторитет художественных форм и язык существующей поэзии подчиняют поиски выражения собственных переживаний. Лермонтов с юных лет испытывает на себе власть романтической риторики, байронических поэтических форм, в которых выражались гениальные порывы его собственной души, только первоначально и внешне сформированные этим языком. Язык форм указывает поэту направленность достигнутого поэзией образа, а его непосредственное переживание природы, творчества, любви-смерти и других экзистенциальных феноменов рождает нового сильного поэта. (об экзистенциальных феноменах см. ссылку ниже). Юный поэт рано осознал вторичность литературности в стихотворении «Нет, я не Байрон, я другой…».

Поэтическое освобождение, несмотря на осознанность задачи, не может прийти мгновенно и осуществляется у Лермонтова интуитивно в течение некоторого переходного периода сравнительно малой активности лирического творчества (1833-38 гг.), но даже в последних стихотворениях этот путь обновления литературной позиции, кажется, не пройден ещё поэтом до конца. Однако имея в виду важнейшие творческие достижения «позднего» Лермонтова можно сделать некоторые предварительные выводы, которых не делает Е.Г. Эткинд, увлеченный анализом того, что он обосновывает как «психопоэтику» Лермонтова. Однако аналитическое рассмотрение стихотворений свидетельствует о существенности не психологического, а экзистенциального качества поэтической личности. Такой подход позволяет адекватно интерпретировать наиболее значительные стихотворения Лермонтова 1839-41 годов и его творчество в целом.

В начале статьи Е.Г. Эткинд анализирует ряд стихотворений («Ветка Палестины», «Листок», «Три пальмы», <Валерик>, «Родина» и др.), в которых «природа одушевлена вездесущей жизнью» [14, С. 904], и особенности воплощения этой темы свидетельствуют о риторичности, т.е. «литературности метафор» [14, С. 903]. Тематика стихотворений становится важнее поэтической личности, которая по отношению к этой тематике и определяется. Определяя тематику «литературно», т.е. извне, со стороны традиции, Эткинд уточняет исходное понятие своей статьи: поэтическая личность Лермонтова определяется текстом, а не создает его. Предмет исследования понимается как риторически обусловленный. Так возникает аберрация исследовательского взгляда, уклонение от смысла лирического творчества – выражения интеллектуального переживания, – в сторону средств этого выражения.

Например, развивая рассуждения о теме природы в стихотворении «Родина», Е.Г. Эткинд пишет: «Лермонтову близка не держава, не история, а природа и естественный, близкий к ней народный быт» [14, С. 906]. Однако «Стихотворение «Родина» … трактует заглавную тему мистически. Отвергая возможные тематические обоснования любви к отчизне, поэтическая личность утверждает свою таинственную связь с нею. Пространственные приметы, очертания случайных предметов вызывают иррациональное переживание – любовь» [4, C. 283]. Так обнаруживается экзистенциальный смысл понятия «поэтическая личность» [см. об этом: 5, С. 43-51].

Фактически благодаря постановке вопроса и употреблению термина Эткиндом и возникает в нашем рассмотрении экзистенциальный смысл понятия «поэтическая личность»: оно диалектически переосмысливается при одновременном сопряжении и противопоставлении тематического и экзистенциального подходов к пониманию художественной литературы. Общая для традиционного мировосприятия тематика произведений противопоставляется в данном случае экзистенциальной проблематике «художества» (термин Ап. Григорьева). Предметом переживания в стихотворении «Родина» является любовь как «экзистенциальный феномен человеческого бытия» [12, С. 358-360]. В этом заключается философское качество поздней лирики Лермонтова, преодолевающего литературно-риторическую традицию.

Анализ Е.Г. Эткиндом стихотворений 1839-41 гг. не учитывает отмеченного выше отличия литературной позиции Лермонтова. В стихотворении «Как часто, пёстрою толпою окружён…» (1840) исследователь отмечает «совмещение… несовместимых жанров-стилей» [14, C.910] – сатирического и элегического, и в этом видит «сложность поэтической личности». Однако и в данном случае тематико-стилистический анализ не улавливает визионерского переживания любви.

«И странная тоска теснит уж грудь мою;

Я думаю об ней, я плачу и люблю,

     Люблю мечты моей созданье

С глазами, полными лазурного огня,

С улыбкой розовой, как молодого дня

     За рощей первое сиянье» [1, С. 424].

«Вечерний луч», «странная тоска», «мечта», эфемерный антропоморфный образ с женскими чертами, сияние «молодого дня» — художественный образ представляет собою воплощение взаимопорождающего единства мира и человека, выражение поэтической экзистенции, поэзии существования» [4, C. 274].

В заключительной части своей работы Е.Г. Эткинд анализирует стихотворение «Не верь себе» (1839), отмечая прежде всего его «многослойность». Он насчитывает восемь голосов в развитии темы. «Все эти голоса, все эти персонажи-призраки составляют в совокупности небывалый по сложной противоречивости образ поэта Лермонтова» [14, C.922]. Этот анализ звучит апофеозом исследовательской мысли Эткинда, итогом его представления о поэтической личности Лермонтова. Однако, с нашей точки зрения, это стихотворение указывает на исходный пункт, начало позднего этапа творчества Лермонтова. В первую очередь отметим некорректность выражения «персонажи-признаки»: «голоса», но не «персонажи», а в конечном счёте, — целостность лирического субъекта определяет характер лирического произведения. Преодолевая власть риторико-литературных форм, сознавая принуждение языка, Лермонтов ставит вопрос о возможности необусловленной поэзии, о естественном стремлении личности явиться само й. После сомнений «Не верь себе» есть два выхода: отказаться от поэтического творчества или найти способ относительно свободного поэтического самоопределения. Поэтический гений Лермонтова осуществляется в поздней лирике переживанием основных экзистенциальных феноменов человеческого бытия – любви, смерти, труда (творчества), стремления к господству, игры (см. ссылку выше). Это и становится «темой» его главных произведений: поздней лирики, «Героя…», поэмы «Демон», относительно ранней драмы «Маскарад». Не случайно Е.Г. Эткинд не рассматривает поздние стихотворения Лермонтова, ибо традиционный анализ не позволяет полностью раскрыть их философское качество, экзистенциальный смысл.

Поэтическая личность Лермонтова является благодаря интеллектуальному переживанию экзистенциальных феноменов. В процессе преодоления форм риторического выражения возникает существенно новый взгляд на мир, а также – является тот, кто способен так его увидеть и претворить. В исследовании этого двуединства художественного движения и заключается экзистенциальное понимание поэзии и возможность нового понимания поздней лирики и всего творчества Лермонтова.

Примечания

1 Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4 т. Том 1. Стихотворения 1828 – 1841. – Л.: Наука, 1979.

2. Аверинцев С.С. Поэты. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1996.

3. Гинзбург, Лидия. О лирике. – М.: Интрада, 1997.

4. Зотов С.Н. Художественное пространство – мир Лермонтова. – Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2001.

5. Зотов С.Н. Поэтическая практика русского модернизма (основы экзистенциальной исследовательской практики). – Таганрог: Изд-во Таганрог. Гос. пед. ин-та имени А.П. Чехова, 2013.

6. Келли Л. Лермонтов и Байрон // Келли Л. Трагедия на Кавказе. – М.: SPSL – Русская панорама, 2006. С. 198 – 204.

7. Лермонтовская энциклопедия. – М.: Сов. энциклопедия, 1981.

8. Михаил Лермонтов, 1814 – 1989. Норвичский симпозиум. Нортфилд, 1992.

9. Ницше Ф. Весёлая наука // Ницше Ф: Сочинения в 2-х т. Т. 1. – М.: Мысль. 1990. С. 421 – 719.

10. Пастернак Б. Об искусстве. «Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве. – М.: Искусство, 1990.

11. Роднянская, Ирина. Неподражательная странность // Новый мир. 1999. №2.

12. Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии. – М.: Прогресс, 1988. С. 357 – 403.

13. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1961.

14. Эткинд Е.Г. Поэтическая личность Лермонтова («Диалектика души» в лирике). – М.Ю. Лермонтов: pro et contra. – СПб.: РХГИ, 2002. С. 900 – 927.

15. Эткинд Е.Г. Пастернак и Лермонтов // Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века. – СПб.: «Максима», 1995. С. 470 – 483.

16. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.