Специфика художественного мышления М.Ю. Лермонтова в романе «Герой нашего времени» (М.Ю. Лермонтов и немецкая классическая философия)

1.

Определение «Героя нашего времени» как романа фило­софского прочно утвердилось в литературоведении. Однако при этом следует согласиться с современным исследователем, что философичность романа «чаще всего не учитывается ни при уяснении его жанровой природы, ни при его конкрет­ном изучении»¹.

Есть два широко распространенных взгляда, которые ста­ли общим местом изучения романа: 1) личность Печорина дана статично, герой не меняется, и каждое новое «приклю­чение» лишь раскрывает Печорина с какой-то стороны, допол­няет, проясняет образ²; 2) философичность романа связыва­ется исключительно с «Фаталистом»³. Нам кажется весьма плодотворным иной взгляд на проблему. Узнаваемая роман­тическая личность показана в критический момент, знаменующий собою поворот в мироощущении и судьбе героя. Личност­ные качества Печорина в романе даны в своеобразном и отчётливо выраженном развитии; обнаружение этого развития позволяет говорить о философском качестве художественного мышления М. Ю. Лермонтова.

Разносторонние исследования дают основание утверждать, что идейные искания М. Ю. Лермонтова определены двумя тенденциями: влиянием идеологии и эстетики декабризма, и, с другой стороны, — осмыслением передовых философских идей 30-40-х годов. Мы не располагаем достаточными све­дениями о систематических занятиях, о философской осве­домленности Лермонтова. Весьма показательно, с этой точки зрения, рассуждение о том, что в становлении «художествен­ной системы» писателя немалую роль сыграл Гегель, «воз­можно, никогда не читанный Лермонтовым»⁴.

Философичность Лермонтова, так явственно воспринимае­мая в его произведениях, трудно поддается определению. Собственно философствование как «рефлексия о.формах всеоб­щего»⁵, т. е. размышление о бытии и сознании в определенной, им самим или помимо него разработанной системе понятий — осознанно воспринятой, исповедуемой,-не свойственно Лер­монтову. Не являясь ни в какой степени философом-система­тизатором, Лермонтов, несомненно, глубоко философичен как художник. Самосознание человека оказывается в его твор­честве основной проблемой обратного постижения действи­тельности, которая в этом случае предстает в свете рефлексии высокоразвитой личности, субъективное выступает как объект художественного осмысления. Такой угол зрения в «Герое на­шего времени» делает философичность органичной и ярко вы­раженной чертой художественного мира. При этом можно ут­верждать, что Лермонтов подвержен, главным образом, ли­тературным влияниям, которые, сообразуясь с личным опы­том поэта, формируют в его художественной практике само­бытный метод решения философской проблемы личности и самосознания как формы ее существования.

Признание самобытной философичности Лермонтова в «Ге­рое нашего времени» обусловливает плодотворность исследо­вания романа в качестве «самодовлеющей предметности». Рассматривая диалектику творческой деятельности, А. Ф. Ло­сев обосновывает «аксиому агенетической доказательности», согласно которой «подлинный продукт подлинного творчества, хотя его можно и нужно объяснять, из других источников и причин, по существу своему вовсе из них не объясним, а объясним только из себя самого, он довлеет самому себе. И, следовательно, его объяснение, как именно творческого продукта, есть объяснение агенетическое»⁶. Такое рассмотрение основывается, в конечном счете, на соположении фактов, ко­торое позволяет установить актуальные и существенные связи в системе явлений культуры.

Агенетическое рассмотрение произведения, согласно взгля­дам А. Ф. Лосева, должно иметь в виду единосущность «твор­ческого продукта», «творческого процесса» и «творческого субъекта». Тогда, учитывая лосевское понимание «творческой личности как сгустка общественных отношений», можно ут­верждать, что: а) рассмотрение «творческого продукта» в про­цессе саморазвертывания приводит к заключению о качестве творца; б) определение философского качества делает необходимым привлечение философских идей — и, следовательно, устанавливает существенную связь с эпохой. В результате имманентное рассмотрение произведения обретает актуаль­ные общественно-культурные связи. Таким образом, агенетическое объяснение произведения позволяет установить созву­чие, соответствие философского качества. художественного мышления Лермонтова научным поискам его эпохи. При та­ком подходе художник рассматривается менее всего как «про­дукт Времени», но скорее как один из его «завершителей».

2.

Отправным пунктом для установления философского каче­ства художественного мышления Лермонтова в романе «Ге­рой нашего времени» может стать анализ развития личност­ных качеств Печорина. В Печорине прежде всего объективи­рован «тип сознания, тип мышления»⁷. Его основу составляет рефлексия. Печорин стремится к уяснению своей сущности, т. е. к осознанию характера и своего места в жизни. В какой степени следует считать сложившейся личность, если молодой человек неутомимо познает себя, взыскует смысла бытия и «назначения высокого»?

Печорин не ограничивается размышлением. Его самопознание сопряжено с активным деятельным началом, а бытий­ный смысл поступков становится душевным опытом мысли­теля: мысль углубляется, поверяется поступком; действенная проверка поднимает мысль на качественно иной уровень, де­лает ее основанием последующего поведения.

В романе мы как бы становимся свидетелями непосредст­венного — в событиях — воплощения «типа сознания». Взгляды Печорина находятся в процессе становления-уяснения, в дви­жении от частных заключений ко всеобщему смыслу. Собст­венно обстоятельства формирования личности в прошлом ос­таются в тени, лишь очерчены. Зато благодаря этим очерта­ниям перед нами развертывается с необходимой полнотой «кавказская» жизнь героя, и события этой жизни питают мысль Печорина, влекущую его к вершинам проявления личностного начала; одновременно сами события суть воплощение мысли, их активного созидателя — Печорина.

Развитие личностных качеств героя становится очевидным из последовательного рассмотрения глав «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист», «Бэла» в их сюжетно-тематическом единстве⁸. «Кавказский» Печорин словно мгновение внутреннего развития героя, остановленное гениальным поэтом. Именно в этом длящемся мгновении следует искать разгадку образа Печорина.

В «Герое нашего времени» познающая себя личность (т. е. в какой-то степени лирический герой раннего творчества) становится объектом художественного изображения Лермон­това. Лермонтовское воплощение личности Печорина и, с дру­гой стороны, развитие личностных качеств главного героя — два основных аспекта художественного познания в романе — совершаются в соответствии с некоторыми положениями уче­ния Шеллинга о развитии самосознания, но это обусловлено не прямым знакомством писателя с философской проблема­тикой немецкого идеалиста, а является следствием органического мироощущения Лермонтова. Поэтому роман никак нель­зя считать иллюстрацией «русского шеллингианства», но ис­следованием романтического характера на русской почве. Причем предмет, исследования оказывается идеологически близким автору романа в недалеком прошлом его духовного развития, в чем и заключается личностно-автобиографическая сторона идейно-художественного содержания «Героя нашего времени».

По Шеллингу, «философия является историей самосозна­ния, проходящего различные эпохи»⁹. Вот эти этапы («эпохи»): от первоначального ощущения до продуктивного созерцания; от продуктивного созерцания до рефлексии; от рефлексии до абсолютного акта воли. Если иметь в виду, что «личность… есть нечто большее», чем носитель сознания, последнее в лич­ности становится самосознанием»¹⁰, тогда всеобъемлющему историзму Шеллинга в филогенезе будет соответствовать отчетливое представление о личностном развитии, проходя­щем соответствующие этапы, которые и необходимо в данном случае рассмотреть.

В сущности, всякое событие в художественном мире может
быть рассмотрено с точки зрения нераздельности, единосущ-
ности трех названных выше «эпох» самосознания. Продук­тивное созерцание, рефлексия и деятельная активность посто­янно свойственны Печорину, могут быть обнаружены на про­тяжении всего действия. С другой стороны, в целостном ху­дожественном образе-романе «Герой нашего времени»-аналитическое рассмотрение позволяет установить специфичность этапов развития личности Печорина, где преобладают (с известной долей условности) характеристики одной из шеллинговых «эпох» самосознания.

Последовательно рассматриваемые главы «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист», «Бэла» (берется лишь со сто­роны события похищения горянки Печориным) раскрывают «кавказскую» историю Печорина, который изображен в кри­тический момент своего духовного развития. Кавказская об­становка с ее особенными обстоятельствами пробуждает ак­тивность героя. Созидательная роль Печорина в событиях свидетельствует о познавательном отношении к действитель­ности в различных ее проявлениях, а собственные поступки становятся поводом для рефлексии. Под влиянием изобра­женных в романе кавказских событий происходит изменение идеологического отношения центрального персонажа к дей­ствительности и к самому себе.

События главы «Тамань» раскрывают образ героя роман­тического склада и незаурядных человеческих качеств. В про­тивопоставленности и сосуществовании двух миров — «нор­мальной» действительности и преступной вольности — выражена социальная дисгармония. Третьей социальной реаль­ностью является Печорин как феномен общественно-культур­ного развития. Печорин, как со своей стороны контрабандисты, противостоит мнимому покою; незыблемости господствующего порядка. Душою Печорин тяготеет к романтически-преступ­ному миру, однако характеры контрабандистов снижены объ­ективным изображением.

Чего ищет герой? Романтическая устремленность Печорина предполагает поиски идеала, а в преступной жизни контра­бандистов с романтикой уживается корысть, своеволие ослеп­ляет человека, разрушает человеческие связи, уничтожает мораль. Поиски же Печорина в основе своей имеют характер нравственный. Заключительной фразой главы герой-рассказ­чик ставит себя, так сказать, «по ту сторону добра и зла». Замечание о «мирном круге честных контрабандистов» выдает качество его суждений о мире. Печорин пытается философски воспринимать «зло» как «нормальное», неизбежное явление. «Нормальность», относительность законности и преступности делают картину, мира в сознании Печорина на какое-то время законченной, единой. Где выход? Недавно приехавший на Кавказ Печорин со свойственной ему страстностью пережи­вает представшие вдруг в обнаженном виде явления бытия. В результате устремленность духа, активность героя-роман тика снимаются    рассудочным    фатализмом,    примиряющим с действительностью.

Таким образом, познающая активность Печорина продуци­рует явления действительности, которая предстает герою та­кой, как он ее способен понять:    идеализированный вначале мир контрабандистов в «Тамани» приобретает затем грубые социальные очертания. С другой стороны, продуктивное со­зерцание,  по Шеллингу,  характеризуется тем, что «…Я ста­новится для себя объектом в качестве ощущающего»¹¹, т. е. «объектом лишь в качестве субъекта»¹². В нашем рассмотре­нии это означает, что отрешенность Печорина делает невоз­можным осознание им своего места в действительности.. Воз­никшая отчужденность не позволяет герою обратиться к ре­шению проблемы «Я — действительность».

На следующем этапе развития самосознания-от продук­тивного  созерцания  до  рефлексии — Шеллинг  устанавливает, что «посредством продуктивного, созерцания   Я начинает соз­навать себя ощущающим». Другими словами: «…Я становится для себя объектом в качестве сознающего себя ощущающим»¹³. Речь идет о рефлексии. Рефлексия Печорина в «Княжне Мери» может быть рассмотрена на разных уровнях. Например, нрав­ственно-психологическое состояние героя характеризуется ус­тойчивыми колебаниями, которые являются выражением самообладания героя. Так, досада по поводу нежданной влюб­ленности в Мери преодолевается размышлениями о совершен­ном знании женщин, «ядовитая злость» по поводу ненависти к нему заговорщиков, сменяется рефлексией и хладнокровием. Иными словами, мы наблюдаем как бы процесс самооблада­ния — высокий  уровень саморегуляции  интеллектуально-воле­вой деятельности. За пределами такого динамического равно­весия оказывается лишь проявление «демонизма» Печорина. Более высокий уровень рефлексии Печорина-личностно-идеологический. При рассмотрении этого уровня могут быть учтены особенности метода, используемого Печориным в его размышлениях.    Романтическую    антиномичность    рассудка («У меня врожденная страсть противуречить…»; «Я давно уже живу не сердцем, а головою…»¹⁴) герой стремится преодолеть на пути отыскания диалектических связей между явлениями. В  этом  отношении  характерны  рассуждения  о  взаимосвязи идеи и действия: «…идея зла не может войти в голову чело­века без того, чтоб он не захотел приложить ее к действи­тельности;  идеи — создания органические, сказал кто-то:    их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других дей­ствует» (С. 294). Здесь Печорин пытается установить диалек­тическую связь понятий ИДЕЯ — (СТРАСТЬ) — ДЕЙСТВИЕ. Понятие идеи возникает у него сразу помноженным на страсть. Именно в этом смысле следует понимать слова о действии как форме идеи. В этом суть его понимания идей как «созданий органических».

«Страсти не что иное, как идеи при первом своем разви­тии…» (С. 294). Здесь налицо обратный ход мысли: СТРАСТЬ — (ДЕЙСТВИЕ)-ИДЕЯ. Печорин справедливо ус­танавливает, что идея, строго говоря, не возникает вне возможности действования, а осмысление действия, поступка при­водит к возникновению идеи. Именно эти диалектические представления о связи мыслимого (идеи) и поступка (дейст­вия) предстают в рассуждениях Печорина в свете всепогло­щающей страстности его натуры, которая является основой не только поступков, но и мыслительной деятельности героя. Эта «страстная философия» ведет не к утверждению героя в диалектическом миропонимании, а к волюнтаризму.

В решении проблемы «Я — действительность» важную для Печорина роль играет представление о судьбе («участи», «предназначении», «роли»). Следует сразу отметить, что по­нимание Печориным судьбы в «Княжне Мери» не связано с фатализмом. Акцент в представлении о судьбе переносится с условий на личностные качества, причем в тонкой игре смыс­ла детерминированность не исчезает, а переходит на иной уровень: «…верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и небла­годарных…» (С. 321). «Назначение» нужно «угадать» — таким образом предполагается субъективная активность, но про­махи личности связываются с общественными условиями: не угадал, потому что увлекся пустыми приманками.

Судьба человека, утверждает тем самым «Печорин, скла­дывается в зависимости от социальных условий и личностных качеств, но это диалектическое представление снимается аб­солютизацией индивидуалистического начала; индивидуализм, взращенный на почве общественных условий, попирает сами эти условия. Познание необходимости как первейшая задача диалектики снимается волюнтаризмом как методом разреше­ния конфликта «Я — действительность».

Нравственно-философские искания «Фаталиста» представляют собой следующий уровень развития печоринской реф­
лексии. Индивидуалистическая позиция становится предметом
рефлексии уже с точки зрения обратной связи: «индивидуа­
лизм-действительность». Тут возможны два варианта реше­
ния: 1) «гуманизация» индивидуализма, осознание необходи-
. мости служения добру, т. е. апология морали; 2) апология
своеволия.                                   .

Положен ли предел человеческой воле? С помощью свой­ственного ему безграничного скептицизма Печорин ставит под , сомнение необходимость служения общему благу, добру.  В результате размышлений о свободе воли, а такжеиндивиду­ального волевого акта  («Фаталист») герой приходит к фило­софскому пониманию индивидуализма как единственной аль­тернативы косной реальности. Краткий монолог-рёзюме Печо­рина   («Я люблю сомневаться во всем…»)   выражает символ , веры-скептицизм,  прошедший  испытание  поступком.   Край-. ний индивидуализм героя (действие личности ограничено толь­ко смертью, небытием)  предстает в окончательном виде фи­лософского взгляда, адекватного эмоционально-волевому ос­нованию поведения, героя. К такому выводу приходит Печо­рин, уже убивший на дуэли Грушницкого. «Философский» ин­дивидуализм Печорина основан на детерминизме (судьба ли, обстоятельства-нечто, не зависящее от человека) и действо-вании. Скептицизм уничтожает любые предпосылки для осо­знания необходимости, служить добру,    поэтому    возникший конфликт    «индивидуализм-действительность»    решается  в пользу не ограниченного никакими рамками своеволия.

От рефлексии до абсолютного акта воли-третьяэпоха, которую проходит самосознание в системе теоретической фи­лософии Шеллинга. Природа человека «не что иное как… дей-. ствование». Речь идет об «изначальной тождественности дей­ствования и бытия». Относительно практической деятельности Шеллинг утверждает: «…наличие в сознании противополож­ности одинаково возможных действий служит единственным условием, при котором самый _акт абсолютной воли может стать объектом для «Я»- Однако именно эта противополож­ность и есть то, что превращает абсолютную волю в произ­вол… произвол есть… явление абсолютной воли… объективи­ровавшийся абсолютный акт свободы…»¹⁵. При этом понятие «произвол» в нравственном, отношении нейтрально.

Идеологическая позиция Печорина и его практические действия в «Фаталисте» связаны с альтернативой «мораль-свое­волие», которая разрешается в индивидуальном волевом акте, имеющем общественно положительный смысл. В «Бэле» свое­волие Печорина переходит общепринятые границы морали. Герой силен физически, он кажется себе всесильным и ду­ховно. Он пережил чувство безграничной — в пределах его опы­та — власти над людьми (Грушницкий, Мери) и обстоятельст­вами («Фаталист»). Он не боится смерти, которая одна мо­жет положить предел воле. После событий «Фаталиста» Пе­чорин переживает душевный подъем. Вспыхнувшая страсть к Бэле определяет дальнейшее поведение героя и судьбу дру­гих персонажей.

В событии похищения Бэлы прежде всего воплотилась главная черта Печорина в переживаемый им момент жизни: философски осознанная победительная активность. Отсюда уверенность в возможности завоевать счастье вместе с лю­бовью Бэлы. Страсть повлекла его к завоеванию постоянной обоюдной привязанности, к обретению новой действитель­ности, которая соответствовала бы внутренним силам героя, нашедшим выход вне оков социального окружения.

Действия Печорина основаны отнюдь не на наивном «рус­соизме», но представляют собой завершающую реализацию индивидуалистической позиции. Поступок Печорина в отно­шении Бэлы нельзя рассматривать как возврат от цивилиза­ции к природе в руссоистском духе, что предполагает подчи­нение условиям, отказ от борьбы. Печорин остается в высшей степени своевольным, он стремится подчинить себе стихию (и Бэла-часть этой стихии), достичь гармонии своеволия и естественной целесообразности. Скептицизм Печорина усту­пает страстному порыву. Затем установление взаимности, прекращение борьбы, личностного напряжения означает утрату активной цельности, возврат к статическому состоянию. Оказывается, прошлый опыт невозможно сбросить, как вет­хое платье. Рефлексия возвращает Печорину трезвость само­оценки в монологе-исповеди; искренняя страсть, вызвавшая к жизни могучие силы души, оборачивается пагубным демонизмом. «Произвол» шеллингианской личности,  «абсолютный акт свободы» есть основания рассматривать как детерминирован­ные. Хотя противоречие действительности и разрешается лич­ностью, продуктивное созерцание и рефлексия, ее характери­зующие, имеют объективное основание. Качество волевого акта зависит от масштаба личности. Шеллингианская лич­ность призвана воплотить черты гениальности, явить собою творящую мировую силу. Художественная логика развития рефлектирующего сознания, воплощенного Лермонтовым в романе «Герой нашего времени, приводит Печорина к ак­тивной позиции. Объективизм «системы теоретической фило­софии» Шеллинга сочетается в лермонтовском развитии об­раза Печорина с нарастанием индивидуалистического начала, которое определяет в дальнейшем ничем не обусловленное по­ведение личности. Отмеченная тенденция, как нам кажется, может быть связана с развитием философских воззрений Мак­сом Штирнером¹⁶. На основании проведенного анализа романа «Герой нашего времени» устанавливается соответствие смысла художествен­ного образа и философских идей. Лермонтовская личность осуществляется в форме шеллингианского развития; содержа­ние такой личности, т. е. качественная сторона развития, со­относимо с последовательным индивидуалистическим отрица­нием М. Штирнера. Таким образом, лермонтовский роман явился для русского читателя художественно-философским ориентиром, и теперь не утратившим значение. Таково свой­ство совершенного романтического миропонимания, филосо­фическая глубина которого обрела в образе Печорина само­бытную форму, став тем самым открытой национальному ху­дожественному сознанию.

Примечания

1. Удодов Б. Т. Роман JVL Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
М., 1989. С. 39.

2.  Удодов  Б.  Т.  «Герой нашего времени» // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 102.

3.  Виноградов И. По живому следу. М„ 1987. С. 32.

4. История русской литературы:  В 4 тт. Л.,   1981. Т. 2.  С. 416.

5.  Каменский  3.  А.   Русская  философия  с точки зрения  всемирной // Вопросы философии, 1988, № 9. С. 124.

6. Лосев А.  Ф.    Диалектика творческого  акта    (Краткий очерк) // Контекст,  1981.  (Литературно-критические исследования). М.,  1982. С. 62.

7. Коровин  В.  И.  Творческий путь  М.  Ю. Лермонтова.  М.,   1973. С, 221.

8. Обоснование такого    аналитического подхода    см.:  Зотов С-  Н. Система персонажей в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: Автореф. дис… канд. филол. наук. М., 1989. С. 4, 5.

9. Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения: В 2 тт. М., 1986. Т. 1. С. 283.

10. Гулыга А. В. Немецкая классическая философия. М., 1986. С. 69.

11. Шеллинг Ф. В. й. Указ. соч. С. 330.
12. Там же. С. 331.

13. Там же. С, 339.

14. Лермонтов М.Ю. Сочинения:   В  6  тт.  М., 1954-1957.  Т. 6.  1957. С.267. (Ссылки на это издание даны в тексте с указанием страницы).

15. Шеллинг Ф. В. И. Указ. соч. С. 441.

16. Штирнер М. Единственный и его собственность // Антология мировой философии. М„ 1971. С. 418-419.

Опубликовано: Синтез культурных традиций в художественном произведении. Межвузовский сборник научных трудов. — Нжний Новгород: НГПУ, 1994. С.120 — 130