Отзыв Н.М. Фортунатова

Отзыв официального оппонента – доктора филологических наук, профессора Н.М.Фортунатова – о диссертации С.Н.Зотова «Художественное пространство – мир Лермонтова», Ставрополь, 2001, представленной на соискание ученой степени доктора филологических наук. Специальность 10.01.01 – Русская литература.

Диссертация С.Н. Зотова – в высшей степени актуальное исследование, демонстрирует продуктивность комплексного подхода к сложнейшим вопросам филологической науки. На этот раз – к исследованию проблемы отражения души художника в его творении и затем возрождения ее уже в воспринимающем сознании. Здесь, в моменте пересечения общеэстетических и собственно литературоведческих концепций, диссертантом, кажется, принимается во внимание все: и разнообразные тезисы теории литературы, и философские положения, и русская и европейская не только литературная, но и научная традиции, идеи структурализма, постструктурализма. Исследование литературы вопроса настолько обширно и подробно, что занимает целую главу.

Однако оригинальность манеры диссертанта заключается в том, что любая философская или какая-то иная, скажем, структуралистская идея не становится для него, как это порой бывает, простой иллюстрацией собственной мысли или дополнительным аргументом, а сама оказывается литературоведческим дискурсом, проникает в него как некая его составляющая, не выходит за пределы пространства филологического исследования.

Такой аналитический прием дает возможность автору диссертации сделать ряд важных в методологическом отношении открытий, которые находят свое продолжение в таких же действенных методиках конкретных исследований. Дело не только в том, что С.Н. Зотову пришлось разработать (притом достаточно убедительно) целый свод новых в литературной науке базовых понятий, необходимых ему для таких анализов («пространство художества», «длящееся мгновение», «остановленное мгновение», «телесность творчества», «принцип отождествления» и др.). Становится очевидным, что в результате таких исследований оказывается поколеблен (наконец-то!) тематический принцип, безраздельно господствовавший в нашем литературоведении многие десятилетия (что изображено в художественном произведении, каков предмет изображения и т.п.). Суть идеи С.Н. Зотова состоит в необходимости восстановления утраченной в таких случаях связи: автор – читатель, т.е. действительной жизни искусства, а не тематического среза, ориентирующего исследовательскую мысль скорее на реальную действительность, нежели на литературное произведение с его внутренним, заключенными в нем самом закономерностями, с «овнешнённом» в нем, как говорит автор диссертации, «непосредственном опыте поэта» (стр. 251). В стороне остаются бесконечное множество раз повторяющиеся схемы, концепты, характерологические конструкции; внимание концентрируется на духовном облике творца, отпечатленном в его произведениях.

Другой важнейшей идеей диссертации является исследование свойств романтического мышления Лермонтова. Романтизм его в соотнесении с европейскими и русскими романтиками действительно «иной», если воспользоваться в качестве парафраза словами самого поэта. Он не укладывается в русло европейской и отечественной традиции романтизма. Лермонтовский метод – заметим, великого художника – не повторение проторенного, разработанного пути, а свой путь – постромантизм, как его определяет диссертант. На место риторики о «байроновской высоте», о «высшей точке русского романтизма» (стр.242) выдвигается новая, не декларируемая, а прежде всего аргументированная концепция о методе Лермонтова как постромантика. Проблема эта возникает и начинает разрабатываться уже в части первой главы второй диссертации («Пространство «Демона»), где на основе подробно исследуемого сопряжения библейско-мифологического и нравственно-психологического мотивов С.Н. Зотов приходит к выводу о том, что поэма «представляет собой совершенно иную художественную действительность» по отношению к «условности поэзии романтиков» (стр.246). Окончательное же завершение выдвинутый концепции происходит в третьей главе («Мир Лермонтова»), когда при исследовании уже зрелых произведений («Герой нашего времени», поздняя лирика) дается определение – «постромантическое творчество» (стр.249), включающее в себя «не-байроновскую» или даже «анти-байроновскую» поэму «Демон».

Еще одним таким же значительным положением для конкретных литературоведческих анализов и для общей теории литературы является решение С.Н. Зотовым вопроса, который часто возникает (в особенности при разговоре о русских романтиках): «Романтизм это или уже реализм? И где черты романтизма, а где – реалистической манеры?» Вопросы эти мною вовсе не утрированы, они и ставятся, и формулируются в традиционно-консервативных методиках, где все «разложено» по четким схемам: «то» или «иное», «выше» или «ниже» по уровню художественного развития и тому подобное. С.Н. Зотов при этом исходит из мысли о том, что каждое произведение такого мастера, как Лермонтов, есть целостное явление искусства, особое художественное пространство, неделимое, существующее как некий внутренне обусловленный комплекс, отражающий в себе состояние, духовность творящего субъекта.

Поэтому, например, проблемы характерологии Печорина, имеющие целую литературу, варьирующую ряд устойчивых положений, рассматриваются С.Н. Зотовым совершенно неожиданно, но в духе его методологии – как качества художественного мышления автора, а не только создаваемого им персонажа. «Узнаваемый романтический герой, — пишет он, — преодолевает самого себя, приобретает постромантические черты» (стр.311). И далее появляется важное заключение относительно «обратной перспективы» того, что обычно в интерпретации исследователей получает значение однонаправленной цепи: автор – повествователь – герой. «Не столько автор, — заключает С.Н. Зотов, — является повествователем и прототипом героя, сколько создаваемый герой архетипичен для автора» (стр.314, 315). Речь идет не о биографических чертах поэта, «вычитываемых» из его произведений, но о «телесности творчества – референте художественного пространства» (там же).

Обращу внимание еще на одну очень яркую идею, которой суждено, как мне представляется, сыграть большую роль в процессе нового научного прочтения Лермонтова. Судьба скупо отмеряла ему годы жизни. Поэтому вовсе не парадокс предложен автором диссертации, когда он утверждает: монографические исследования творческого наследия Лермонтова, «включающие несовершенные стихотворения, неоконченную прозу, подражательные драмы и поэмы, представляют, несомненно, историко-литературный интерес, актуальное же для культуры значение имеют «вершины», которые господствуют над «туманом» ученичества, но снизу могут быть неразличимы в полноте своего величия» (стр. 255). Уместнее в этом случае, утверждает диссертант, говорить не об эволюции творчества, так как ее порой нет «в собственно творческих созданиях поэта, а о качестве достигнутого как длящегося мгновения, откровении художества, высоте поэтического воспарения» (там же).

Это положение вносит четкие координаты в сам процесс научного постижения творчества Лермонтова и одновременно имеет прямое отношение к понятию «позиции художника», толкуемой автором диссертации как воплощенное его сознание, а судьба поэта интерпретируется как «способ создания текста» (стр.256).

Как видим, в методологии и в приемах анализа основные идеи и базовые понятия оказываются у диссертанта соотнесены друг с другом. Здесь, можно сказать, все связано со всем – верный признак состоявшегося единства в доказываемой автором концепции.

Считаю необходимым высказать ряд замечаний, уместных в отношении работы такого инновационного рода. Они носят характер скорее некоторых предложений автору диссертации, не подвергающих сомнению его концепцию и тонкие анализы, которыми насыщены главы 2-я, 3-я.

1. Давая развернутую систематизацию исследовательских идей в первой главе, автор диссертации, к сожалению, не дает критики этих идей. Например, чрезвычайного преувеличения в них роли языка и слова.

2. Нередко произвольно суживается круг представлений о поэтике, хотя бы даже и понимаемой амбивалентно. Скажем, такая сфера поэтики, как художественная структура, не является представительницей ни тематики, ни характерологии, ни сюжетики. Ее цель иная. С.Н.Зотов не заметил этого важного звена поэтики, как и некоторых других ее «составляющих».

3. Автор иногда покидает свою позицию (правда, такое случается очень редко) объективного аналитика и острого полемиста. Хотелось бы заметить здесь, что ведение полемики С.Н. Зотовым — одна из сильных сторон диссертации: ведь мы знаем, что в такого рода монографических исследованиях, а тем более в докторских диссертациях обычно принят – к великому сожалению – «комплиментарный» тон. Но вот он сочувственно вспоминает размышления Ю.М.Лотмана и вдруг повторяет мысль маститого автора о том, что язык пространства «принадлежит времени, эпохе, общественным и художественным группам». Но ведь это до боли знакомые банальности! В особенности «общественные группы» выразительны, потому что «язык художества», т.е. понятие, которым оперирует сам автор диссертации, не сводим к подобного рода «языку».

4. Остается загадкой, как, занимаясь проблемой демонизма, можно было пройти мимо работ Н. Бердяева (даже наблюдений его над собственно лермонтовским демонизмом)? Или миновать точку зрения Умберто Эко на проблему «смерти автора», или не заметить немецкую школу интерпретаторов, представленную, скажем, Вольфгангом Изером? Такие провалы и пустоты в библиографии просто непонятны, так как автор постоянно демонстрирует незаурядные познания в литературе предмета.

Разумеется, подобные частные замечания не влияют на общую оценку диссертации. Работа С.Н. Зотова, бесспорно, демонстрирует высокий научный уровень, техника его анализов весьма эффективна, методологические принципы отчетливы и продуктивны. Автореферат и опубликованные работы отражают содержание диссертации.

Сказанное позволяет сделать вывод о том, что диссертация Сергея Николаевича Зотова представляет собой самостоятельное исследование, ставящее и решающее важнейшие фундаментальные проблемы в изучении творчества Лермонтова, и полностью отвечает требованиям Положения о порядке присуждения ученых степеней и званий, а автор диссертации заслуживает присуждения ему ученой степени доктора филологических наук.

Доктор филологических наук,

профессор                                          (Фортунатов Н.М.)