- Термин «русский модернизм» часто употребляется без понятийной конкретизации, специально не определяется, однако мыслится как обозначение этапа развития литературного процесса. В новейшей книге характеризуются «творческие позиции ведущих направлений русского модернизма», к которым относятся «декадентство, символизм, акмеизм, футуризм»(1). В.Е. Хализев вначале указывает ряд эмпирически установленных черт модернизма, а затем констатирует, что модернизм «заявил себя в ряде направлений и школ <…> среди которых первое место <…> принадлежит символизму», далее следует постсимволизм («акмеизм, футуризм и иные литературные течения и школы»)(2).
Однако в литературном процессе рубежа веков — «поверх барьеров», помимо объявленных объединений, в творчестве Пастернака, Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой — возникает особенная поэтическая практика, которая, как нам кажется, недостаточно освоена теоретически. Поэтическое творчество названных поэтов сочетается с рефлективным самоопределением в эссеистике, и это художественно-эстетическое единство представляет собой феномен литературного процесса. Возможно, это и есть собственно русский модернизм в узком смысле слова, — экзистенциальная поэтическая практика, — за неимением иного обозначения, тогда как для известных направлений и течений достаточно принятых терминов. Покажем решительное отличие этой особенной поэтической практики в сравнении прежде всего с символизмом. - «Теоретическая мысль модернизма, даже та, которая обслуживала литературные течения, часто работала в отрыве от эмпирии и устремлений литературного процесса, превышая его потребности»(3). Независимо от поэтической практики возникала сфера литературно-эстетической и философской рефлексии, эссе и статьи приобретали самостоятельную ценность. Это понятно, потому что форма (образ, речь) в художественной практике символизма не выражает непосредственно содержание, которое воспринимается в поэтическом непосредственно, интуитивно. О такой метаморфозе предупреждал Гегель: «поэзия и оказывается тем особенным искусством, в котором одновременно начинает разлагаться само искусство и в котором оно обретает для философского познания точку перехода к религиозным представлениям как таковым, а также к прозе научного мышления»(4). Речь идет, о конце искусства в системе классических представлений, о превращении его в науку с точки зрения классической рациональности. Этим объясняется обилие эссеистики, становящейся формой оригинального знания и творчества, надолго овладевшей мыслью XX в.
Поэтическая практика русского символизма не покидает окончательно традиционного пространства искусства, но лишает классику абсолютного центра (Б-г или Абсолютный Дух, в котором он, по Гуссерлю, «логизируется»(5)). Символизм «эстетизирует» всеединство, придает новую определенность, в частности, в форме редуцированного прежде женского начала (Вечная Женственность). Таким образом миропонимание в христианских реалиях и символах переосмысливается, а не отрицается или преодолевается. Можно сказать, действительность в таком искусстве заново «центрируется» и мифологизируется, поэтому символизм и остается пограничной художественной практикой, в целом подражательной. Творчество не покидает пространство Великого Другого, именно поэтому В.В. Бычков считает русский символизм кризисным, но внятным словом искусства(6). - Слова Ницше «Бог мёртв» являются своеобразным символом неклассической рациональности, определившей пути культуры на рубеже веков. В целом Ницше, порывающий с метафизикой, предстает символической фигурой кризиса и усваивается в разных отношениях – и в декадентском отрицании, и в поисках нового единства(7).
М. Хайдеггер: «Ницше говорил: «Бог умер» — но именно это сказано в христианском духе, как раз потому, что не по-христиански. А потому «вечное возвращение» есть только христианский выход «из положения» — чтобы лишенной веса «жизни» снова предоставить возможность серьезного. И это остается попыткой спасения в «сущем» против нигилизма сущего. И поэтому оно становится унаследованным пониманием бытия – ещё к тому же взятое со всем огрублением; «сила» и так далее»(8). «Антихристианин» остается в рамках христианских ценностей, но сосредоточенных на личностном их развертывании. На этом эпистемологическом перевороте основана неклассическая поэтическая практика русского модернизма (в узком смысле слова). Так дух христианских ценностей претворяется в их диалектическом отрицании. - Формой осмысления новых эпистемологических проблем является феноменологический переход от подражательности к новому открытию, приданию смысла миру, о чем свидетельствует сформулированная Э. Гуссерлем максима «К самим вещам!»(9). Как «дать слово самим вещам»? Как мир может быть обнаружен вполне в качестве человеческой реальности? М. Цветаева пишет: «Бессмысленно повторять (давать вторично) вещь уже сущую. Описывать мост, на котором стоишь. Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою, отождествись или отождестви. Всегда – иноскажи. Сказать (дать вещь) – меньше всего её описывать»(10). Вещь открывается взыскующему её человеку, вовлекается им в познаваемое пространство. Таким образом жизнь является в активном движении совершающего свой жизненный путь человека. Ницше: «Я нахожу жизнь… всё более таинственной: с того самого дня, когда сквозь меня прошла великая освободительница – мысль о том, что жизнь может быть экспериментом познающего»(11)
- Различие классики и русского модернизма в нашем, узком смысле слова заключено в подходе к жизни: классическое искусство отвечает на вопрос как жить, как понимать те или иные вещи, а поэтическая практика модернизма обнаруживает поэтически, что такое (значит) – жить, что есть вещи. Это основополагающее различение позволяет по-новому осмыслить поэтическую практику модернизма. В позднейшем эссе «Разговор о Данте» О. Мандельштам пишет: «<…> поэзия не является частью природы – хотя бы и самой лучшей, отборной – и ещё менее является её отражением, что привело бы к издевательству над законом тождества, но с потрясающей независимостью водворяется на новом, внепространственном поле действия, не столько рассказывая, сколько разыгрывая природу при помощи орудийных средств, в просторечье именуемых образами»(12).
Именно «разыгрывание природы» порождает «новую вещественность» – как обнаружение мира посредством самоопределения человека. Художественная практика такого рода и рождает поэтически являющуюся личность, «устраивающую» мир, обживающую его. Понимание-обнаружение мира как «новой вещественности» в поэтической практике является самоопределением поэта, обнаружением им себя в качестве человека культуры(13). Это означает, что в новизне поэтически-вещи являет себя уже осуществившаяся культура, пересоздание мира оборачивается «вечным возвращением того же самого» посредством «переоценки всех ценностей» (Ницше). Так становится возможным существование человека культуры, преодолевающее автоматизм, – в форме поэтической личности, жизнетворческое усилие которой обращено к переживанию экзистенциальных феноменов (труд, любовь, смерть, стремление к господству, игра(14)), а не к воплощению той или иной тематики уже существующего мира.
Вещественность, своеобразная предметность «остановленного мгновения» – основополагающая черта поэтической личности книги «Камень».
Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
глубокой тишины лесной… (1908)
Здесь обнаруживается состояние мира – проницательностью того, кто способен его так увидеть (сравни также «Из полутёмной залы вдруг…», 1908, «Невыразимая печаль…», 1909).
Жизнь, «напев» (произведение искусства) и возникающая в поэтической практике поэтически-личность тождественны уже у раннего Б. Пастернака («Встав из грохочущего ромба…», 1913): «напев» встает «из грохочущего ромба / Передрассветных площадей», т.е. рождается жизнью, и одновременно «Он весь во мгле, и весь – подобье / Стихами отягчённых губ», так как художество есть индивидуальное обнаружение, «формирование» действительности. В «Охранной грамоте» Пастернак обобщает мысль о «тождестве художника и живописной стихии», так что «становится невозможным сказать, кто из троих и в чью пользу проявляет себя всего деятельнее на полотне – исполнитель, исполненное или предмет исполненья»(15).
Поэзия как жизнетворчество, по Пастернаку, есть пересоздающее мир слово («Не как люди, не еженедельно…», 1915), потому что высокий смыл творения постоянно и неизбежно вырождается в смесь «откровений и людских неволь», идеальной устремленности и предназначенности человека и одновременно его эгоистической ограниченности, природной и социальной. Поэт призван вернуть жизни изначальную высоту Творения, ибо «творящие слова» не повторяются, — неповторимы. В своей жизнетворческой инициативе художник отождествляется с апостолами благодаря библейской отсылке («Вы – соль земли» Мф. 5:13 — слова Иисуса к ученикам).
Это не «миф о творчестве», а новое переживание художества. В конце творческого пути (может, «чудотворства»?) Пастернак сказал А. Синявскому, что нужно «писать не руками, а ногами»(16), чтобы поэзия буквально становилась жизненной практикой, невербальным пространством осуществления человечности.
Новая художественная интенция получает теоретическое осмысление в сборнике статей О. Мандельштама «Слово и культура» (1928), в книге Б. Пастернака «Охранная грамота» (1930), в статье М. Цветаевой «Искусство при свете совести» (1932). Эти работы — продолжение поэтической практики, её прояснение, инобытие и манифестация.
- Литературные манифесты и декларации русского модернизма. СПб., 2017. С. 2.
- Хализев В.Е. Теория Литературы. М., 1999. С. 364-365.
- Герасимов Ю.К. От редактора // Литературные манифесты и декларации русского модернизма. С. 3
- Гегель Г.В.Ф. Эстетика. Т.3. М., 1971. С. 351
- Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Культурология. XX век. Антология. М., 1995. С. 316.
- Бычков В.В. Эстетические пророчества русского символизма // Полигнозис. №1. М., 1999. С. 83 – 104; Он же. Эстетика. М., 2005. С 299 и далее.
- См. об этом: Синеокая Ю. Три образа Ницше в русской культуре. М., 2008. С. 22 – 161.
- Хайдеггер М. Размышления II — VI (Черные тетради 1931 – 1938). М., 2016. С. 91.
- Херрманн, Ф.-В. фон. Понятие феноменологии у Хайдеггера и Гуссерля. Минск, 2000. С. 11.
- Фаликов И. Цветаева: Твоя неласковая ласточка. М., 2017. С. 436.
- Ницше Ф. Весёлая наука. IV, 324.
- Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 108.
- См. об этом: Зотов С.Н. Поэтическая практика русского модернизма (основы экзистенциальной исследовательской практики). Таганрог, 2013. С. 9 – 18.
- Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 358 – 360.
- Пастернак Б. Об искусстве. «Охранная грамота и заметки о художественном творчестве. М., 1990. С. 90.
- Синявский А.Д. Один день с Пастернаком // Литературный процесс в России. М.. 2003. С. 132.
